Россия, которую мы потеряли...

Интеллигенция, которую мы потеряли... Предприниматель, которого мы потеряли...Богобоязненный и послушный народ, который мы потеряли... Всех потерь, действительных и мнимых, обрушенных за последние годы на голову россиянина — читателя, слушателя, теле и кинозрителя, — не перечесть. Мы бы тоже хотели внести свою скромную лепту в золотую жилу «потерь»: представить вниманию любознательного читателя материалы одного уникального исторического исследования, которые хорошо известны специалистам, но по понятным причинам «забыты» большинством политиков, а также деятелей культуры, искусства, журналистики. Начал его известный общественный, политический деятель начала XX века А. И. Шингарев своей книгой «Вымирающая деревня. Опыт санитарно-экономического исследования двух селений Воронежского уезда», которая была издана в виде приложения к журналу «Саратовская Земская Неделя» в 1901 г. и переиздана в 1907 г. Позже, в 20, 30, 50-е годы, изучение тех же деревень продолжили уже другие люди. В результате мы получили редкую возможность наблюдать за жизнью обычной российской деревни в течение почти шести десятилетий уходящего века. Наблюдать и спокойно, по возможности без эмоций, оценивать — что же мы потеряли и что приобрели.

Но сначала — несколько слов об авторе исходного труда. Андрей Иванович Шингарев (1869 — 1918) окончил физико-математический и медицинский факультеты Московского университета, ряд лет работал земским врачом (в том числе и в Воронежской губернии, в селе Ново-Животинном), т. е. досконально знал жизнь крестьян, которую исследовал и представил в книге «Вымирающая деревня».
В 1905 — 1907 гг. редактировал газету «Воронежское слово», стал крупным общественным деятелем, избирался депутатом второй, третьей и четвертой Государственной думы от кадетской партии. Являлся одной из ярких ведущих фигур этой крупнейшей буржуазной партии России, соавтором ее аграрной программы.
В первом составе Временного правительства занимал пост министра земледелия, во втором — получил портфель министра финансов и заведующего продовольствием.
После ухода кадетов из правительства (в июле 1917 г.) — лидер кадетской фракции в Петроградской городской думе. Был избран депутатом Учредительного собрания.
В ноябре 1917 г. как член ЦК кадетской партии, объявленной Советской властью главным врагом революции, был арестован, а позже зверски убит.
Так что подозревать Шингарева в экстремизме, подтасовке фактов или, не дай бог, в просоциалистических симпатиях вряд ли уместно.

Село Ново-Животинное и деревня Маховатка, о которых пишет Шингарев, расположены на левом берегу Дона невдалеке от Воронежа. Это исконно русские земли.
В прошлом село и деревенька принадлежали крупным землевладельцам Веневитиным (из гор. Венева). Село было населено пришлыми людишками, оказавшимися в крепостной зависимости, а деревенька приобретена позже в обмен на охотничью собаку.
После великой реформы (1861 г.) крестьяне вместе со свободой получили даровой, так называемый «нищенский» надел, со всех сторон окруженный помещичьими землями. И недаром, как особо отмечает Шингарев, вопрос о земле являлся тем наболевшим, проклятым вопросом крестьянского существования, вокруг которого вертелись все земные заветные его думы и горячие мечты. «Этим словом, — пишет он, — как общим лозунгом, объединена вся масса земледельческого населения России».
На 395 ревизских душ в обоих селениях в общее пользование выделялось 320 десятин (около 350 га) плохой песчаной земли.
И хотя выкупных платежей с «дарственных» наделов крестьяне не платили, но налогами с земли облагались: казенным, поземельным, уездным и губернским земскими сборами, страховыми платежами и т. п. За неуплату — уводили коров, лошадей, забирали холсты из крестьянских сундуков, примитивную домашнюю утварь.
Бедняцкие хозяйства — свыше половины дворов — не могли вносить ежегодные подати даже по 3 — 4 рубля, и брать у них фактически было нечего. Так что недоимки увеличивались из года в год.
Даже хороший урожай 1900 г., согласно исследованию, позволил создать весьма незначительные запасы продовольственного и семенного зерна лишь в 8 из 162 хозяйств.
Четверть населения круглый год вынуждена была покупать хлеб. Ведь не то что продать, а даже прокормиться на продукты со своего надела (в среднем 80 — 250 кг ржи, 50 — 165 кг проса и т. д.) крестьяне не могли.
Малоземелье принуждало к аренде земли. Обычная арендная плата почти достигала стоимости валового урожая. Беспосевные дворы арендовали даже стерню — для топлива, чтобы не замерзнуть зимой. Примерно одна треть хозяйств не имела средств для аренды и «либо должны были вовсе покинуть свои дома и искать обеспечивающего существование стороннего заработка, либо помереть с голоду». Поэтому для немалого числа новоживотинцев и маховаткинцев поденщина у помещика являлась единственным средством к существованию.
Рабочий день в летнее время продолжался с 3 — 4 часов утра до 9 — 10 часов вечера с двухчасовым перерывом на обед и по получасу на завтрак и полдник, т. е. 14 — 16 часов в сутки. Поденщики получали от 15 до 40 копеек в зависимости от времени года.
Почти половина взрослых уходила на промыслы. Работали каменоломами, плотниками, каменщиками, печниками, сапожниками и др. Особенно тяжелым был труд в каменоломнях — самый распространенный местный промысел. При этом вознаграждение не превышало 10 — 30 копеек в день. Был и такой «божий промысел», как «питомничество».
Крестьянские семьи брали из приюта губернского земства на воспитание грудных детей в возрасте от двух недель до четырех месяцев. За воспитание ребенка-подкидыша земство платило крестьянке 20 рублей в год.
Очень часто этот «промысел» превращался в своеобразный конвейер смерти. Шингарев отмечал, что иные семьи «одного похоронят, едут в приют за другим». Таким «промыслом» в селе Ново-Животинном в 1884 г. занималось 12 процентов семей, в 1901-м — 33 процента. Тем не менее все промыслы вместе взятые не давали сельчанам обеспеченного существования, и обеднение «нисколько не может вызвать сомнений».
Малоземелье заставляло и дорожить каждым аршином земли. Жилые строения тесно прижимались друг к другу. Большая часть «усадеб» не превышала 6 — 7 саженей (одна сажень — 2,1 метра). Половину этого пространства занимала изба, а остальное — тесный двор. Оба селения были лишены садов. Лишь у нескольких дворов имелись одинокие ветлы, оживляющие «мертвое и убогое единообразие деревенской улицы».
В избе прямо против входа помещалась русская печь, занимавшая значительную часть помещения. По стенам — лавки, в углу стол; под потолком полати. Убогую обстановку оживляли только образа в углу.
Спали обычно на печи, в ней же варили пищу, пекли хлебы, а иногда и мылись — ведь бань у большинства не было. Зимою в избе помимо людей находились куры и даже коровы, овцы поросята, которые отправляли естественные надобности тут же. Кровати имелись только у двух хозяев. Стекла в окнах редкость.
Отверстия заклеивали бумагой, заставляли досками или затыкали тряпками. Полы в значительном числе изб земляные. Если полы деревянные, то их на зиму покрывали слоем жидкой и вонючей грязи, если земляные — то они становились липкими и еще более зловонными. Общая чистка изб совершалась весьма редко — обычно два раза в год (осенью в Михайлов день и весной под Пасху).
В темное время избы освещались керосином, окончательно вытеснившим традиционную лучину. Отхожие места имелись только в восьми дворах. Клопы встречались в зажиточных семьях, где имелись подушки, одеяла. Клоп — до известной степени аристократ и требует для себя больше комфорта, чем ему могут дать бедняки. Тараканы, вши и блохи имелись во всех без исключения избах. Расход мыла в год на человека — 1,7 фунта (около 700 граммов).
Теперь о питании, которое автор исследовал подробно и скрупулезно. Мы же ограничимся лишь несколькими фактами. В Ново-Животинном на одну крестьянскую душу в сутки приходилось 724 грамма ржаного хлеба, 246 граммов картофеля, 3 грамма конопляного масла, 2 грамма сахара, 37 граммов мяса, около 200 граммов молока, 0,4 грамма животного масла и т. д.
Даже по медицинским нормам того времени белков и жиров в рационе не хватало, а углеводов — существенно превосходило. Соотношение типичное для нищающего населения. Шингарев кратко излагает свой разговор с одним крестьянином: «Да как же вы щи варите?» — «Щи. Да мы их вот уже полтора года не хлебали».
«Целый ряд дворов, не имеющих возможности купить капусты, огурцов, мяса, целые семьи без молока в течение круглого года. Да разве это не хроническое недоедание, не ужасная постоянная нищета», — восклицает автор.
Культурный уровень населения такой же, как в окружающих селах и деревнях: ужасающее, по оценке Шингарева, невежество, непонимание почти всего, что выходит из тесного ( кругозора земледельческой) жизни.
Хотя в отличие от убогих крестьянских халуп земская школа в Ново-Животинном просторна и удобна, но грамотных все-таки немного: в селе примерно 1/3 взрослого мужского населения едва знает грамоту, а среди женщин — в десять раз меньше. Среди мальчиков посещают школу около половины, а девочек, по мнению крестьян, отдавать «в науку» вообще незачем. Основная причина — необходимость отдавать детей в наем, недостаток одежды и обуви, невозможность купить хоть какие-то учебные пособия.
Плохое питание, низкий санитарный уровень — естественные причины высокой заболеваемости жителей и особенно детей. Корь, скарлатина, дизентерия, тиф, туберкулез, сифилис — вот «стандартный набор» наиболее распространенных заболеваний.
И хотя в селе имелась неплохая по тем временам больница, достаточно квалифицированный персонал, изменить общую неблагоприятную ситуацию они не могли. С 1891 по 1901 гг. в Ново-Животинном пять лет имел место положительный прирост населения, а пять — отрицательный, иначе говоря, население убывало.
Впрочем, замечает автор, высокая смертность среди русского крестьянства — факт, давно установленный статистикой, как следствие экономических и культурно-бытовых условий жизни.

Предвижу вопрос современного читателя: может быть, нарисованная земским врачом картина единична и не характеризует положения российской деревни в целом!
Шингарев и сам выдвигает подобный вопрос и отвечает на него: типичность положения, зафиксированного в книге, пишет Шингарев, была отмечена многими печатными изданиями, откликнувшимися на публикацию. При этом отмечался резкий контраст между показным «блестящим финансовым состоянием Русской империи и прогрессирующим разорением крестьянских масс бесправных и обездоленных».
Изменилась ли картина в результате реформ П. А. Столыпина! В предисловии к изданию 1907 г., т. е. в самом начале реформ, Шингарев с горечью констатирует, что никаких перемен в сторону уменьшения острой нужды не произошло.
«Наоборот, с несомненностью можно утверждать, — пишет он, — что произошло только ухудшение... Население здесь по-прежнему стоит на той последней грани... после которой начинается уже неуклонное его вымирание».
Далее он пишет о том, что прицепной механизм столыпинской реформы действовал не слишком эффективно. Огромные финансовые ресурсы растрачивались на подкармливание полупаразитического помещичьего землевладения, живущего за счет налогового переобложения деревни, на аренду и покупку земли крестьянами у тех же помещиков. Потому и крупных перемен в существовании новоживотинцев и маховаткинцев даже в эти годы не отмечалось.
Наиболее заметное — появление в 1912 году первого одноконного плуга с железным лемехом: «все-таки каким-то краем реформа задела и наши Богом забытые села».
Автор размышляет над острым для общества начала века вопросом: какие задачи следует решать в первоочередном порядке — политические или социальные! И безоговорочно высказывается в пользу последних, ибо, по его убеждению, именно они имеют «роковое значение в нашей освободительной борьбе». «Погромщики, — рассуждает Шингарев, — непосредственный продукт голодающих. И борьба с ними бесцельна, пока есть голодающие; бороться же с голодающими уже совершенно бесцельно, да кроме того и жестоко».
Впрочем, если бы большинство крестьян ощутило благотворные последствия реформы, на чем настаивают сегодняшние адепты П. А. Столыпина, вряд ли стали бы возможны события 1917 — 1920 гг., потрясшие Россию и весь мир...

А через двадцать лет после Шингарева в Ново-Животинное и Маховатку вновь пришли исследователи. Правда, на этот раз они старались смотреть на жизнь деревни не столько глазами науки, сколько глазами тов. Сталина, что подчеркивалось и в эпиграфе к книге.
Две длинные цитаты из речей вождя во многом предопределяли содержание труда. Такая заданность, тенденциозность заставляют очень осторожно пользоваться результатами, полученными в 1926-м и особенно — в 1937 гг. («Старая и новая деревня». М., 1937).
Подобной же псевдопартийностью пронизано и последующее исследование 1956 года («Великие перемены». М., 1957).
И тем не менее не считаться с фактами нельзя.
К 1926 году деревня, как говорили, осереднячилась. Земля была переделена, и лучшие земли распределены более равномерно. 93 процента всех семей имели посевы от 4 до 10 гектаров.
Существенно изменилась оснащенность сельскохозяйственными орудиями: имелось 106 железных двухлемешных плугов, 15 веялок, 9 молотилок и т. д. Число безынвентарных, безлошадных, бескоровных хозяйств, как, впрочем, и зажиточных, заметно сократилось.
В 1928 г. учредили кооперативное сельскохозяйственное товарищество, организовали кооперативный молочно-масло-дельный заводик. В 1929 г. возникло товарищество по совместной обработке земли. А следом грянула массовая коллективизация с выселениями, разоблачениями врагов, насилием и пр. Не обошли несчастья и наши села.
Но годы шли, потери порастали быльем, новоиспеченные колхозники учились обрабатывать землю тракторами и иной техникой. Окрестная МТС к 1935 г. располагала 80 тракторами, 2 комбайнами, 22 грузовыми автомобилями, 76 тракторными плугами и др. орудиями. «Выполняя указания товарища Сталина, — так писали тогдашние «исследователи», — новоживотиновские и маховаткинские колхозники и колхозницы по-иному стали относиться к своему колхозному добру».
Что же, далеко не все ударники тогда были выдуманными, фальшивыми. Действительно были люди, умеющие и любящие работать, искренне разделяющие коллективистские идеи, на деле преданные им. Но одновременно столь же реальными и еще более массовыми были факты прямо противоположного свойства: не заинтересованность, безразличие, отлынивание от коллективного труда.
В 1932 г. среди 377 колхозников двух колхозов Ново-Животинного и Маховатки свыше 250 трудодней вырабатывало около 10 процентов крестьян (т. е. работали с полной отдачей), а менее 100 трудодней — почти 60 процентов (т. е. отдавали общественному хозяйству лишь несколько месяцев в году). В 1935 г. соответственно 17 и 21.
Потому-то прежде всего и средние урожаи оставались низкими, медленно росла культура земледелия. Обвиняли в этом, разумеется, кулаков, вредителей, «правых», «левых», нерадивых руководителей, но не порочный принцип одномоментного превращения неодинаковых людей — многомиллионного крестьянства — в коллективистов-колхозников. Всех и сразу.
В 1901 г. в Ново-Животинном единоличные хозяйства собрали 763 центнера ржи, в 1926 г. — 1568 центнеров, в 1935 г. (уже колхоз) — тоже 1568, а в 1937 г. — 2304.
Но рожь в те годы не относилась к категории товарного зерна. О товарном же хлебе — пшенице — в книге странным образом умалчивается. А там, где речь идет о 40-х и 50-х годах, не приводятся сведения даже и о сборах ржи.
И с «вторым хлебом» дело обстояло достаточно сложно: в 1901 г. собирали 846 центнеров картофеля, в 1926 г. — 8536, в 1956 г. — 5470 центнеров, т. е. 64 процента от максимума 1926 г. С овощами, сахарной свеклой, которую не сеяли до революции, было несколько благополучнее В 30-х годах возвели маленькую электростанцию, в 50-х — большую, а также мельницу-вальцовку с просорушкой, радиоузел, водонапорную башню, молокозавод, пекарню, животноводческие фермы, сельский клуб, аптеку, родильный дом. Строились и новые жилые дома, торговые предприятия потребкооперации и т. п.
Уже к середине 30-х годов все мужчины и 2/3 женского населения были грамотными. Менялись и доходы, потребление. В домах появился электрический свет, постельные принадлежности. По-иному стали одеваться селяне: на смену армякам пришла обычная городская одежда; появились часы, радиоприемники, велосипеды, швейные машины, мотоциклы. Ушли в прошлое тяжелые инфекционные заболевания.
Выросло потребление продуктов на душу населения: в сутки потреблялось картофеля — 576 граммов, капусты — 99, масла растительного — 12, масла животного — 13, молока — 564, сала свиного — 16 граммов и т. д. Вместе с тем говядина, баранина и некоторые другие продукты по «странной» забывчивости наблюдателей 30-х и 50-х гг. не упоминаются. Очевидно, по этим позициям желаемых соотношений не вытанцовывалось.

Советские исследователи скромно обходили любой факт, могущий подорвать легенду о «справедливом» социализме.
Точно так же, как в современных статьях и книгах о столыпинской реформе нередко умалчивается о тысячах и тысячах разорившихся хуторян, переселенцев, погибших на нескончаемых дорогах в Сибирь и обратно. Политика умолчания оказывается чрезвычайно живучей.
Почему, скажите, вот уже два года не выходят статистические сборники типа «Народное хозяйство РСФСР...», всесторонне характеризующие экономическое и социальное положение в стране!
Почему в нынешнем году в библиотеки не поступило ни одного номера журнала «Вопросы статистики», традиционно печатавшего актуальную статистическую информацию!
Или вновь похвастаться нечем и лучше как говорится, «спрятать концы в воду».
Ведь сегодня положение об аграрном секторе буквально катастрофическое. В первом полугодии 1994 г. по Российской Федерации закуплено скота и птицы 76 процентов по сравнению с первым полугодием минувшего года, в том числе в Ленинградской области — 89 процентов.
Новгородской — 80 процентов. Псковской — 97 процентов. Молока закуплено, соответственно, — 76, 80, 79 и 78 процентов. Из 285817 фермерских хозяйств России с января по июль 1994 г. прекратили свою деятельность 31227 хозяйств, т. е. почти 11 процентов.
В Ленинградской области на 1 июля 1994 г. зарегистрировано 5093 фермерских хозяйства с площадью 51,9 тыс. гектаров земли. Средний размер фермерского хозяйства составил 10,2 гектара, что на 11 процентов меньше уровня прошлого года.
Продолжается падение показателей производства в полеводстве и животноводстве. Никаких ощутимых признаков стабилизации нет. Нищих и в городе, и на селе с каждым днем становится все больше.
Итак, какую же деревню мы потеряли!
И ту, которая сформировалась исторически на основе господства одних и рабского бесправия и нищенства других. И ту, которую пытались создать на базе безраздельного господства частной собственности, игнорируя интересы большинства крестьянства, обрекая его на разорение и вымирание. И ту, в которой навязывали всем и вся коллективистские принципы. Надо ли возвращаться к одному из пройденных вариантов на том основании, что в иных условиях, иных странах или на собственном пути один из них в какой-то мере оправдывал себя!
Не пора ли задуматься над тем, что «догоняющая модель» исторического развития — от петровских реформ до «развитого социализма» — исчерпала себя!
Вероятно, нам вновь предстоит сделать выбор. Только делая его, давайте не будем отказываться от того, к чему умные люди пришли много десятилетий назад. Послесловие к изданию 1907 года А. Шингарев завершал следующими словами: «Мыслимо ли нормальное существование государства, мыслимы ли спокойные и довольные земледельцы, мыслима ли вообще какая-либо плодотворная работа по обновлению обветшавших форм государственной жизни при существовании ТАКИХ вымирающих деревень — пусть решают читатели, пожелавшие ознакомиться с очерком».