Деятельность Андрея Ивановича Шингарева (1869-1918) в качестве одного из лидеров конституционно-демократической партии и ее фракции в Государственной думе II-IV созывов уже получила некоторое (хотя и далеко неполное) освещение в советской и новейшей российской историографии./1/
К сожалению, этого нельзя сказать о так называемом «воронежском» периоде в жизни и деятельности А.И. Шингарева./2/
А ведь этот период был весьма важен для становления будущего популярнейшего общественного деятеля и одного из лидеров либеральной оппозиции, министра Временного правительства и т.п. Опыт многолетней земской работы, активная общественная и публицистическая деятельность привели Шингарева к осознанию своей политической позиции и активному отстаиванию ее до конца жизни. Конечно, в этот период перед нами предстает прежде всего врач-интеллигент, работающий не покладая рук для «облегчения народных страданий». Но этот профессиональный врач кроме огромной работоспособности и умеренно-народнических устремлений, обладал также недюжинным общественным темпераментом, ораторским и публицистическим талантом, а также волей к отстаиванию своих умеренно-народнических, а позже и либеральных взглядов. Работа в земствах различных уровней, а также – в земской медицинской организации повлияли на формирование прогрессивных взглядов Шингарева и в условиях первой русской революции быстро привели его в политику. Вехи «карьеры» земского и общественно-политического деятеля ярко демонстрируют это: вольнопрактикующий врач, уездный и губернский гласный Тамбовского земства, земский врач, заведующий санитарным бюро Воронежской губернии, член «Союза Освобождения», один из основателей и председатель воронежского комитета кадетской партии, депутат Государственной Думы от города Воронежа...
Именно такая, яркая и активная общественная деятельность, прогрессивные взгляды и независимость суждений мгновенно привлекли к Шингареву внимание полиции. Этим полицейским сведениям Московского охранного отделения и ВГЖУ мы обязаны подробной информацией о жизни и деятельности Шингарева в период с момента заведения на него дела в 1892 году и до его окончательного отъезда в Петербург для работы в III Думе в 1907 году. Конечно, далеко не все полицейские материалы сохранились, но в тех, которые уцелели, есть в том числе и ценная информация.
Итак, в 1891 году Андрей Шингарев уже закончил физико-математический факультет Московского университета по естественному отделению и пережил «внутренний кризис» и коренной переворот в своих взглядах и отношении к жизни. Вместо прежнего решения остаться при университете и продолжить занятия ботаникой и энтомологией он решает получить второе (медицинское) образование и уйти «в народ», в деревню, вольнопрактикующим врачом, чтобы помогать и просвещать «бедную спину», как он называл малоземельных и малоимущих крестьян. Он писал именно об этом в своем дневнике в конце 1917 года незадолго до смерти: «Поразительное несоответствие между верхушкой общества и его основанием, между вождями государства в прошлых его формах... и массой населения меня поразило еще в юности, с первых лет университетской жизни. ...Оно представляло громадную опасность для государства. Тогда эти мысли привели меня к заключению о необходимости сближения верха с низом, установления связи прочной и реальной. Тогда мне казалось все бесполезным: наука, искусство, политика, если они не преследовали только эту цель. Вот почему тогда я бросил свои первоначальные планы отдаться науке, которая меня притягивала, и пережил свой первый кризис, бросив занятия ботаникой и поступив на медицинский факультет, чтобы уйти в народ врачом»./3/
Это решение автоматически повлияло и на уровень интенсивности общественной активности Шингарева. На медицинском факультете Московского университета он не только староста своего курса, но и активный участник деятельности воронежского и других землячеств. Именно в это время активное участие Шингарева в студенческих сходках, вечеринках и диспутах на общественно-политические темы и привлекает внимание Московского охранного отделения. Некоторые сведения и донесения об Андрее Ивановиче начинают поступать уже с марта 1891 года. 15 декабря 1892 года, по распоряжению обер-полицмейстера Власовского, на Шингарева, говоря современным языком, «заводится дело» и за ним устанавливается негласный надзор полиции./4/
Охранное отделение, как обычно, перестраховывалось, т.к. в поведении или взглядах Шингарева ни в то время, ни после не было ничего «крамольного» или противогосударственного с современной точки зрения. Но идеология народничества, исповедуемая им даже в самых умеренных формах, не могла не привлечь внимания политической полиции (особенно в свете «вечного» противостояния империи и «социалистов» различных толков). По своим убеждениям Андрей Иванович сразу же стал считаться «склонным к традициям бунтарей» и подлежащим постоянному полицейскому надзору.
В то время Шингарев вел «трезвый» (как написано в поднадзорной ведомости) и спокойный образ жизни, средства для жизни получал от отца, квартиру делил с известным позже в Воронежской губернии врачом Н.А. Вырубовым. Но при этом студент Андрей Шингарев участвовал в вечеринках, сходках, являлся автором идей и организатором воплощения в жизнь общестуденческой кассы, библиотеки, кухмистерской и т.д. Для этого он привлекал к делу студентов не только воронежского, но и других землячеств. Полиция реагирует «адекватно»: за Шингаревым время от времени ведется скрытое наблюдение, регулярно составляются поднадзорные ведомости, перлюстрируются его письма к родным и т.п. О Шингареве собираются буквально все сведения: во что он одевается, где обедает, куда ходит и т.д. Точно не известно знал ли сам Шингарев об этом повышенном внимании полиции к своей особе; скорее всего, знал, но разве могло это смутить молодого и активного «борца за народ»? Тем не менее, к концу обучения на медицинском факультете Московского университета (т.е. к середине 1894 года) Шингарев заметно охладел к народническим идеям, но не к самому народу. Среди его товарищей-студентов (в том числе и в воронежском землячестве) стали преобладать «экстремистские настроения»; главной задачей провозглашалась борьба с существовавшим тогда государственным строем любыми возможными средствами до полного его уничтожения. Шингарев был категорически не согласен с такими устремлениями, что заставило его выйти из студенческой кассы взаимопомощи (при воронежском землячестве). В ноябре 1894 года он пишет сестре Александре: «Довольно грустное положение нашего землячества. Оно распадается, и, по-видимому, ничто не может вернуть его к жизни, так не живо и безучастно отношение к нему моих товарищей. В прошлом году у нас произошел раскол; часть говорила о направлении кассы [взаимопомощи] мирном, часть о ее оппозиционной работе, т.е. о противлении существующему строю. С последним я лично не согласился и теперь ухожу из кассы»./5/
Для Андрея Ивановича приобретают принципиальное значение умеренные народнические взгляды, напрямую связанные с «теорией малых дел». Все свои силы Шингарев решает направить на помощь народу и просвещение крестьянства, а не на борьбу с самодержавием. Подтверждение этому мы находим в письмах к А.Г. Хрущову, частично опубликованных им в 1918 году после убийства Шингарева. Вот характерная цитата из одного из этих писем: «Сколько добра будет, если ты защитишь своим развитием и знанием притесненную темную голову. А что будет, если ты бросишь хотя луч света в эту голову, озаришь кулачество, мироедство, дикий недостойный человека самосуд, массу темных сторон, недостойных любви к человечеству...» /6/
Тем не менее, в студенческих кругах Шингарев продолжал считаться «народником» и в этом качестве участвовал в бесконечных диспутах «народников» с «марксистами», проходивших в то время среди студентов Московского университета. Об одном из таких диспутов оставил интересные воспоминания не кто иной, как будущий лидер партии эсеров В.М. Чернов: «На одном из диспутов с марксистами мы натолкнулись было на довольно сильного союзника в лице... А.И. Шингарева. Он производил впечатление чрезвычайно искреннего, горячо и красиво говорившего человека вполне сложившихся взглядов. Но первое впечатление, что нашего полку прибыло, вскоре ослабло. Народничество Андрея Шингарева оказалось вообще слишком неопределенным и элементарным. Все указания марксистов на расслоение деревни, крестьянства, распад общины, рост кулачества он сводил упорно и настойчиво к одной причине: земли мало. Задача задач народничества формулировалась им слишком просто: прирезать земли. Его аргументы против экономического материализма также были совершенно особенные, не совпадавшие с нашими. «Попробуйте объяснить с точки зрения влияния форм производства и смены хозяйственных систем происхождение и развитие учения Христа!» – победоносно восклицал он, и чувствовалось, что его сознание вряд ли приемлет объяснение христианства не только экономико-материалистическими, но и вообще причинами земного порядка»./7/
Разочарование Чернова вполне понятно, ведь Шингарев мог бы быть сильным союзником, но к тому времени последний исходил скорее из личного опыта, чем из экономических доктрин. Возможно, что суждения Шингарева студента действительно были несколько примитивны (проблема состояла далеко не только в крестьянском малоземелье), но в то время бесконечные теоретизирования и нежелание хотя бы что-то сделать только раздражали «народолюбца». Так или иначе, но Шингарев оставляет теоретические споры и, получив диплом врача, отправляется в Воронежскую губернию – лечить и просвещать крестьян в качестве вольнопрактикующего врача.
Несмотря на это (а скорее всего благодаря решению ехать в деревню) подозрительное отношение к Шингареву полиции сохраняется. Не стоит требовать от политической полиции слишком многого. Достаточно вспомнить настоящую войну, объявленную властям народниками в 1870-х и начале 1880-х годов, а также убийство Александра II, чтобы понять нервозность и подозрительность полиции ко всем, кто проявлял хоть какой-то интерес к народническим идеям и не скрывал этого. К тому же студенчество в России вплоть до революции 1917 года оставалось весьма «легким на подъем» и «дестабилизирующим» общество слоем. Деятельность студентов и курсисток в деревне составляла постоянную «головную боль» для политической полиции в 1880-х – 1900-х гг. Ведь нужно было уследить за всеми и не допустить вредной «агитации» среди крестьян, а кадров для этого очевидно не хватало. Под это определение часто подпадали совершенно невинные попытки хоть как-то просветить народную «темноту» или разнообразить «мертвящее однообразие» села (по словам Шингарева) на взгляд горожанина. Неудивительно, что власти нередко допускали «перекосы», подходили к проблеме слишком жестко. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что «социалистическая агитация» в деревне все же велась, хотя конечно далеко не в таких масштабах, как это хотелось бы представить стремящимся выслужиться жандармским офицерам. Рассматриваемый период в жизни Шингарева ярко иллюстрирует сложную ситуацию, возникшую в то время в российской провинции.
Сразу по возвращении Шингарева в Воронеж (конец декабря 1894 года) над ним устанавливается негласный надзор по уведомлению московского обер-полицмейстера и по распоряжению и.д. губернатора гр. Медели./8/
Свидетельство о политической благонадежности (необходимое для начала работы врачом) Андрею Ивановичу удается получить лишь с большим трудом и проволочками. Образ жизни и все перемещения Шингарева тщательно отслеживаются полицией. Во время редких поездок Шингарева в Москву, Петербург или Тамбов, местная полиция аккуратно отправляет в охранные отделения других местностей извещения, поднадзорные ведомости и «сведения, добытые наблюдением». Таким образом, делу был дан ход, и просто остановиться оно уже не могло. Жизнь Шингарева не давала никаких поводов для беспокойства, но подозрительное «всевидящее око» всегда находило к чему придраться.
Вначале Шингарев покупает избу в маленькой глухой деревеньке Малая Верейка Землянского уезда (ныне Семилукский район Воронежской области) и упорным трудом начинает завоевывать доверие крестьян, сторонясь земских учреждений и стараясь избегать каких бы то ни было конфликтов с властями. Сведения об этом периоде жизни Шингарева (1895-96 гг.) в материалах ВГЖУ не сохранились. Скорее всего, их и было крайне мало, т.к. такое тихое, «законопослушное» поведение «народника» полицию вполне устраивало. Ситуация несколько изменилась, когда Шингарев своим трудолюбием, честностью и профессионализмом приобрел популярность и стал пользоваться уважением и доверием крестьян. Заметило Шингарева и Землянское уездное земство, которому он оказывал большую помощь в обеспечении медицинской помощью населения волости. Шингарев почувствовал, что, опираясь на помощь земства лошадьми, лекарствами, советами и т.п., он сможет сделать гораздо больше, и переехал (в 1895 году) в еще более глухую, но более крупную деревню Большая Верейка, где вскоре им был открыт «небольшой приемный покой». Вот что писал об этом местный земский врач К.Г. Хрущов (близкий друг Андрея Ивановича): «[Шингарев] ведет амбулаторию в той части уезда, где в ней особенно нуждаются... Врач сам ведет прием, без помощников все дни в неделю, кроме понедельника. Больные регистрируются на карточки общепринятой в уезде формы, заведены посемейные записи... Больные платят за лекарства и по 5 копеек за визит, а бедные и повторные – не платят»./9/
Этот довольно быстрый рост популярности молодого и «подозрительного» врача снова насторожил полицию. К 1897 году относится целое 300-листовое дело, посвященное специально Шингареву, с информацией о его действиях, перемещениях, знакомствах и т.д., содержащее подробные сведения о нем до августа 1904 года./10/
Оказывается, что при желании в поведении Шингарева можно было найти массу подозрительного. То он (сам не ходящий в церковь и равнодушный к религии) «подстрекает» своего фельдшера и окрестных крестьян не ходить в церковь и не верить в Бога. (На самом деле Шингарев уволил фельдшера И.Д. Костина за нерадивое отношение к своим обязанностям, а не за то, что тот верил в Бога./11/)
То Андрей Иванович раздает крестьянским детям «безнравственные» брошюры (причем «безнравственными» считались любые материалы, выходящие за пределы программы церковно-приходской школы), то пытается содействовать устройству на работу «неблагонадежных» фельдшеров, акушерок и даже врачей, то активно общается с либерально настроенными и неблагонадежными людьми, земцами и т.д. Начальство ВГЖУ не могут успокоить даже донесения и характеристики помощника начальника ВГЖУ в Воронежском, Задонском, Землянском и Нижнедевицком уездах и младших жандармских офицеров, что «ничего безнравственного или предосудительного в поведении и образе жизни» Шингарева «не замечено»./12/
Такая подозрительность объясняется тем, что Шингарев работал в крестьянской среде, держал себя независимо и сравнительно активно, не скрывал своих либеральных взглядов, вел знакомства со столь же подозрительными либеральными врачами и земцами (вроде представителей семей Хрущовых, Ростовцевых, Русановых и др.) и мог иметь «вредное влияние» на крестьян. Для недопущения этого Шингарева постоянно держали под наблюдением, а его жене (Ефросинье Максимовне Шингаревой, урожденной Кулажко – из воронежских мещан) после долгих проволочек так и не разрешили работать по специальности – сельской учительницей./13/
Перед нами яркая иллюстрация того режима опеки и всеобщего контроля, столь характерного для царствования Александра III и начала царствования Николая II. Этот режим, настроенный против всех «инакомыслящих» и не различающий правого и виноватого, а нередко и степени виновности, стал одной из весомых причин двух русских революций.
Благодаря полицейским донесениям, мы узнаем не только о хлопотной и полной тяжелого труда жизни деревенского врача, но о круге знакомств Шингарева на рубеже XIX – ХХ веков. Шингарев много работает и много ездит по Землянскому и Воронежскому уездам, много видит и приобретает не только врачебный, но и «общественно-политический» опыт. О жизни крестьян Шингарев знал действительно не понаслышке, его огромная врачебная практика и статистическое исследование о «вымирающей деревне» подтверждают это./14/
Он довольно часто ездит к родителям в Воронеж, а также в Усмань и Тамбов, где он был соответственно уездным и губернским гласным, заменяя отца и пользуясь его цензом. Эта работа давала возможность будущему депутату Государственной Думы набираться опыта земской и общественной деятельности в представительных учреждениях, пусть даже «цензовых» и довольно ограниченных в полномочиях. Знакомые и друзья Шингарева – люди самых разных сословий и общественного положения: и князья (Сумбатовы), и местные «либеральные помещики» (Лидерс, Стрижевские), и сельские священники, и земские начальники (далеко не все из них были людьми типа Угрюм-Бурчеева или унтера Пришибеева, как это хотелось бы представить «левым» публицистам), и фельдшеры, и земские врачи (К.Г. Хрущов, Д.А. Грушке, К.В. Быков и др.). Здесь ярко проявлялся «врожденный демократизм» (по выражению А.А. Мануйлова) Андрея Ивановича, который он пронес через всю жизнь. Многие из его знакомых были негласно и даже гласно поднадзорными полиции; это, естественно, не смущало Шингарева, но очень настораживало полицию. При этом земский начальник второго участка Землянского уезда М.В. Марин в отличие от своего начальства весьма доверял Шингареву и даже нередко привлекал его к раздаче пособий бедным крестьянам и молока крестьянским детям./15/
Круг знакомств Шингарева довольно широк, и впоследствии, с ростом его влияния в земско-либеральной среде, будет только расширяться. Особенно дружит Шингарев с семьей Хрущовых (его дружба и совместная работа с братьями Константином Григорьевичем и Александром Григорьевичем Хрущовыми не прерывалась до самой смерти Шингарева)./16/
Андрей Иванович часто бывает в Землянске, земских больницах, «ведет знакомство» с С.А. Русановым – председателем Землянской уездной земской управы. Шингарев старается не обращать внимания на постоянное полицейское наблюдение и продолжает работу, а для более организованного противостояния «напору» властей и для борьбы с административным произволом он поступает на работу в Воронежское земство. В январе-феврале 1899 года Шингарев занимается обустройством земской больницы в деревне Гнездиловке Землянского уезда, которую он должен был возглавить, закупает оборудование и медикаменты, неоднократно ездит в Петербург и Воронеж. Своей подвижнической работой и «приличным» поведением Шингарев расположил к себе даже полицейского пристава второго стана Землянского уезда А.М. Новикова, который доносил землянскому уездному исправнику в июне 1899 года: «[Шингарев] ведет себя тихо и прилично..., почти ежедневно находится на службе; в позволении себе безнравственных и предосудительных поступков замечен не был»./17/
Шингарев лечит всех, кто обращается к нему за помощью и помещиков и крестьян, приобретя у последних немалую популярность. Но узкопрофессиональная (врачебно-санитарная) деятельность Шингарева начнет интересовать полицию потом, когда он станет главным санитарным врачом Воронежской губернии и начнет выступать за демократизацию медицинского и всего земского дела в губернии, пока же ее волнует лишь «общественное поведение» работающего непосредственно среди крестьян.
Не оставляет Андрей Иванович и идею просвещения крестьян. В январе-феврале 1900 года он каждое воскресенье ездил в с. Нижнюю Верейку Землянского уезда, где с помощью «фонаря» (проектора) показывал крестьянам «картины» и рассказывал о различных исторических событиях. Тогда же он подружился со священником местного прихода о. Стефаном Фоминым, который не считал эту деятельность Шингарева «вредной»./18/
Неоднократно Шингарев устраивал и новогодние елки для крестьянских детей в соседних со своей больницей деревнях. Стремление реально помочь, просветить «темную голову», т.е. осуществить юношеские мечты – очевидно. До некоторой степени Андрею Ивановичу это удалось. Перед нами предстает образ действительно «народолюбца» и «бессребреника» (как его часто именовали после гибели), делавшего для народа все, что было в его силах. Но могло ли это понравится высшему полицейскому начальству? Могло ли оно поверить, что все это Шингарев делает без какого-то злого «революционного» умысла, не ухитряясь попутно «агитировать» крестьян?
Со временем Шингарев понимает, что теория «малых дел» дает слишком малые результаты, и что нужно бороться не с последствиями, а с причинами «болезни», т.е. реформировать весь государственный организм. Некоторый опыт работы в земских учреждениях и знакомства в земской «прогрессивной» среде заставляют Шингарева изменить отношение к земской работе. Довольно быстро эта работа затягивает его, и наряду с огромной врачебной практикой он деятельно участвует в устройстве института земской санитарной медицины в Воронежской губернии. Именно он был ближайшим сподвижником и деятельным помощником тогдашнего председателя санитарного отделения при Воронежской губернской земской управе Н.И. Тезякова, который положил начало развитию санитарной медицины в губернии. Активность и оппозиционность Шингарева подтверждается тем, что цензура так и не допустила к опубликованию в Воронежской губернии его доклад Воронежскому уездному санитарному совету «Село Ново-Животинное и деревня Моховатка в санитарном отношении. Опыт санитарно-экономического исследования вымирающей деревни» (1901 г.). Этот доклад впоследствии лег в основу книги «Вымирающая деревня», потрясшей мало знакомую с жизнью деревни оскудевшего «земледельческого центра» читающую публику по всей России./19/
Закономерно Шингарев постепенно становится и активным участником земского либерального движения: вначале как активный член Общества русских врачей в память Н.И. Пирогова (не боявшийся поднимать «политические» вопросы и критиковать губернскую администрацию) и Русского общества охранения народного здравия /20/, а потом и как участник некоторых земских съездов и член «Союза Освобождения». Этот путь кажется Шингареву верным, как путь к деятельному реформированию государства через народное представительство. По свидетельству ближайшего друга Шингарева А.Г. Хрущова, с 1902 года «предопределился вполне естественный поворот в работе Андрея Ивановича от общественного врача к общественному деятелю»./21/
Толчок этому был дан событием, которое привлекло пристальное внимание полиции и администрации – работа уездных и губернского комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Участие в работе Воронежского уездного комитета, благодаря своей репутации дельного земского работника и широкому кругу знакомств в земской среде, принял и Шингарев.
Ряд видных воронежских земцев выступили на заседании Воронежского уездного комитета (август 1902 г.) с оппозиционными докладами, требуя гражданских свобод, расширения прав местного самоуправления, кардинальной реформы земских финансов и налогообложения и т.д. вплоть до введения народного представительства. Шингарев также выступал с докладом по финансовым вопросам и соображениями по местному самоуправлению./22/
Это заседание в тех условиях произвело скандал. Его материалы были полностью опубликованы только за границей, а многие участники подверглись административным преследованиям – высылкам, обыскам, арестам и т.д. Шингарев не был подвергнут репрессиям только потому, что его посчитали «шушерой» и «мелкой сошкой», по его собственным словам (хотя начальственные «внушения» делались и ему). Шингарев писал А.Г. Хрущову по этому поводу: «...Все происшедшее похоже на дикий кошмар, который едва ли мыслим даже во сне. Надругание над общественной мыслью, которую сами же вызвали, издевательство над личностями, не считаясь ни с их положением, ни возрастом, угрозы и кары, уже осуществившиеся, дальнейшие обещания, и все это беззастенчиво, безбоязненно, с поразительной самоуверенностью и нахальством. Ты поймешь, в каком озлобленном настроении не только мы, призванные к порядку, но в гораздо большей степени все мало-мальски порядочные люди в Воронеже»./23/
Пристальное внимание полиции к Шингареву с этого времени не ослабевает довольно долго. (Надо отметить, что негласный надзор с него так и не снимался даже в течение тех лет, когда он вел себя вполне «лояльно», но это была уже часть системы.) Это было связано еще и с его активной деятельностью на должности заведующего санитарным отделением Воронежской губернской земской управы (с мая 1903 года), а также с его участием в земских съездах и различных оппозиционных акциях либеральных земцев. Например: участие в обеде 20 ноября 1904 года в воронежской гостинице «Гранд-Отель» в честь представителей Воронежской губернской земской управы, побывавших на земском съезде в Петербурге (ноябрь 1904)/24/, или произнесение «революционных речей» на заседаниях Русского общества охранения народного здравия в июне 1905 года./25/
При этом сам Шингарев всегда причислял себя к конструктивной оппозиции и ни в коем случае не желал полного и безоговорочного уничтожения существующего государственного строя. Но резко отрицательное отношение (и репрессии) полиции и властей даже к умеренной оппозиции провоцировали последнюю на ответные действия.
Тем не менее, несмотря на все усиливающуюся оппозиционную активность воронежских либеральных земцев, администрация и полиция в основном пока лишь собирали сведения и выжидали. (Основные репрессии последовали только в 1906 году и далее.) Это было отчасти связано с так называемой «весной доверия», объявленной П.Д. Святополком-Мирским, а потом и с революцией 1905 года, застигшей власти врасплох и заставившей их временно опустить руки. Шингарев во многих публичных собраниях критиковал администрацию и требовал незамедлительного проведения реформ, используя для этого любой самый отдаленный предлог. В качестве примера приведем выдержку из полицейского донесения о заседании Русского общества охранения народного здравия 27 мая 1905 года: «Отклонения от основной темы рефератов (холеры) в социал-демократическом характере, нередко переходящие в совершенно революционный, были допускаемы всеми референтами: врачи Шингарев, Романов, Кричевский и др. в своих докладах доказывали, что причины появления в недалеком будущем холеры кроются в административном строе России: повсеместный голод и разорение крестьян, благодаря непосильным налогам, идущим на удовлетворение прихотливых потребностей бюрократии, страшное разорение никому не нужной войной с Японией»/26/ и т.д.
Немало пламенных речей было произнесено воронежскими либералами (и Шингаревым в том числе) в 1904-05 гг. Как только по каким-либо причинам собиралась аудитория, тут же появлялись и ораторы. Но «неблагонадежное» поведение усматривалось полицией не только на митингах и собраниях, но и в профессиональной деятельности Шингарева. В этом смысле эпизод с подготовкой и непосредственной борьбой с эпидемией холеры, а точнее угрозой ее, в 1905 году на территории Воронежской губернии особенно примечателен. Любой «интеллигент», приближавшийся к крестьянству, вызывал у властей подозрение. Шингарев по долгу службы в качестве главного санитарного врача губернии попытался организовать достойный отпор эпидемии холеры, идущей с юга и юго-востока на территорию Воронежской губернии. Он привлек дополнительных врачей, фельдшеров и медичек, организовал дополнительные врачебные пункты, холерные бараки, требовал от губернского земства дополнительных средств и т.д. Полиция во всем этом видела один злой умысел. За сестрой Шингарева (Александрой Ивановной, на тот момент – слушательницей Санкт-Петербургского медицинского института), работавшей «на холере» в Воронежской губернии (в районе железнодорожной станции Касторное), ведется строгое наблюдение./27/
«Исчерпывающая» с точки зрения властей характеристика деятельности Шингарева в качестве губернского санитарного врача была впоследствии дана в «сообщении» в Департамент общих дел МВД о нем, как о новоизбранном члене II Государственной Думы от города Воронежа: «...За вступлением Шингарева в должность заведующего санитарным отделением губернской управы, земскому собранию был предложен проект учреждения во всех уездах санитарных врачей. Весь состав врачей, фельдшеров и счетчиков при них... был из лиц неблагонадежных в политическом отношении. Эти лица, не имея строго определенных обязанностей, посвятили досуг свой противоправительственной агитации и занялись проведением в среду земского медицинского персонала тех тенденций, которыми проникнуты сами. В 1905 году проведен был в губернском земском собрании вопрос об ассигновании 250-и тысяч рублей на мероприятия по борьбе с холерной эпидемией, которой в действительности не было, и ассигнованные деньги пошли на распространение среди крестьян противоправительственной пропаганды, которая проводилась при посредстве приглашенных Шингаревым врачей, фельдшеров и других агентов»./28/
В тот год эпидемия действительно почти не коснулась Воронежской губернии, и большая заслуга в этом принадлежала именно Шингареву и его сотрудникам.
1905-1907 годы – время испытаний для всей России и совершенно особый период в жизни Андрея Ивановича. Его общественно-политическая активность в этот период постоянно нарастает, а репрессии только прибавляют ему популярности в прогрессивных кругах. Он часто участвует в собраниях уездных земских служащих, выступает перед бастующими рабочими железнодорожных мастерских станции Воронеж,/29/ ездит в Москву и Петербург на земские съезды и собрания общественных организаций (например, на внеочередной «холерный» съезд Пироговского общества в марте 1905 г.). Везде им ведется неустанная агитация в пользу народного представительства. Шингарев был полностью уверен в его чудодейственной силе и решающем влиянии на судьбы России. В конце концов, он вместе с другими видными земцами организует в Воронеже губернский комитет кадетской партии в октябре 1905 года./30/
Теперь уже за Шингаревым ведется негласное агентурное наблюдение, он становится действительно «опасной» фигурой в глазах полиции. В донесениях с тревогой отмечается, что он ведет знакомство с лицами «скомпрометированными в политическом отношении» и состоящими под гласным и негласным надзором полиции. Также из того же источника можно узнать, что Шингарев получает нелегальную литературу из-за границы (имеется в виду, видимо, журнал «Освобождение» и другая литература эмигрантских издательств).
Шингарев был одним из лидеров круга сочувствующих «Союзу Освобождения» в Воронежской губернии, затем признанным лидером и фактическим председателем воронежского комитета кадетской партии (а также главой бюро этого комитета), членами которой являлись многие известные в губернии земцы и интеллигенты (В.И. Колюбакин /31/, Д.А. Перелешин, П.Я. Ростовцев и др./32/).
Кроме того, он был душой и с декабря 1905 по май 1906 гг. главным редактором прокадетской газеты «Воронежское слово», объединявшей вокруг себя всех сочувствующих кадетской программе и тактике в губернии. Администрация и политическая полиция были настороже, но как могли они прекратить рост популярности и влияния Шингарева в среде образованного общества Воронежа в условиях революции? Конкретных поводов для репрессий он не подавал, приходилось действовать окольными путями, т.к. «вредоносная кадетская агитация» должна была прекратиться любой ценой, особенно в связи с выборами в Государственную Думу.
Шингарев становится одним из популярных лидеров воронежского земского либерального движения. Полиция начинает подозревать его и его жену во всевозможных «грехах». Вот как комментируется выезд Шингарева на отдых в имение его отца близ с. Грачевки (Усманский уезд Тамбовской губернии) в июне 1906 года: «Состоящий под негласным наблюдением Шингарев выехал на дачу близ села Грачевки... За ним необходимо иметь самое строгое негласное наблюдение, т.к. он получает из-за границы нелегальную литературу и в Воронеже ведет близкое знакомство с лицами, скомпрометированными в политическом отношении и находящимися под негласным надзором...»/33/
Появление Шингарева в Усманском уезде связывали чуть ли не с подготовкой крестьянского восстания, о чем и предупреждали Тамбовское ГЖУ.
В полицейских архивах можно найти интересные сведения и о жене Шингарева Ефросинье Максимовне, которая осенью 1907 года в очередной раз безуспешно ходатайствовала о допущении ее к педагогической деятельности. В ответ на запрос канцелярии воронежского губернатора о ее политической благонадежности ВГЖУ отвечает: «...К делам политического характера Шингарева не привлекалась, но по имеющимся негласным данным... принадлежит к числу членов воронежского комитета РСДРП. Участвовала в нелегальных сходках и собраниях этого комитета, в результате чего за ней учреждено негласное наблюдение»./34/
Эти полуфантастические сведения нигде более не подтверждаются и могут быть отнесены к разряду полицейских «передержек». Но факт остается фактом: практически каждый шаг Шингарева и членов его семьи фиксировался. Администрация не замедлила с репрессиями, когда снова стала обретать контроль над ситуацией. Но репрессии не только не помешали, а скорее помогли Шингареву стать депутатом II, и в еще большей степени III Государственной Думы от Воронежской губернии./35/
Репрессии, впрочем, были связаны исключительно с политической и партийной деятельностью Шингарева в качестве редактора и руководителя местной прокадетской газеты «Воронежское слово» и его председательством в воронежском губернском комитете кадетской партии. После роспуска I Государственной Думы кадетская партия стала для местных властей «партией Выборгского воззвания» и сравнялась по «вредоносности» с крайне левыми партиями. Репрессии преследовали вполне конкретные цели: прекратить «вредную» агитацию среди крестьян губернии (ради чего неоднократно арестовывались и конфисковывались номера «Воронежского слова» и другая партийная литература), а также не допустить к участию в выборах и тем более победы на них кадетских кандидатов.
В январе 1907 года Шингарев был отстранен от земской работы по требованию губернатора. В немалой степени на это решение повлияла поддержка воронежскими кадетами «Выборгского воззвания» (были даже попытки его пропаганды в городе и уездах). Неоднократно производились обыски в редакции «Воронежского слова», а также в квартирах его сотрудников (в том числе и Шингарева), Андрей Иванович подвергался неоднократным допросам. Появилось даже специальное дело о якобы «революционной» деятельности Шингарева и некоторых других членов кадетской партии в Воронежской губернии./36/
14 января он пишет А.Г. Хрущову: «Наконец я попал в разряд бывших людей. Уволен вследствие политической неблагонадежности. Это явилось последствием обыска и допроса. А теперь возникает судебное дело... Настоящее злоключение... я встретил совершенно спокойно и бодро. Оно даже придает мне энергию. Как-то тяжело и неловко было оставаться среди общего крушения честных людей от нахлынувшего дикого правого терроризма. Теперь этого чувства нет... Твердо мы верим, что будет еще и у нас настоящая... культурная работа, широкий расцвет общественных сил и полное торжество освобожденного народа»./37/
Все это не помешало Шингареву быть избранным солидным большинством голосов от второй курии городских избирателей во II Думу. Увольнение не имело для него большого значения, т.к. он уже был избран депутатом Думы от города Воронежа. А вот для земской санитарной службы его уход был действительно большой потерей, с которой она долго не хотела мириться и ждала возвращения Шингарва на свою должность. (После роспуска II Думы губернская администрация закономерно не дала Шингареву восстановиться в прежней должности в земстве.) Уездным исправникам Воронежской губернии 20 июня 1907 года поступила директива от начальника ВГЖУ: «Прошу установить самое тщательное негласное наблюдение за бывшими членами II Государственной Думы. В случае противоправительственных действий и подстрекательств – немедленно обыскивать и арестовывать»./38/
Но судебное дело по 124 ст. Уголовного уложения (о создании «незаконных» сообществ) так и не удалось довести до суда, а воронежский комитет кадетской партии, хоть и сократившись численно, какое-то время еще продолжал активно работать. Дело о воронежском комитете кадетской партии вскоре заглохло, говоря современным языком, «за отсутствием состава преступления» и было прекращено в 1909 году. Власти пошли на это в связи с фактическим провалом как минимум двух подобных судебных процессов в Торжке и Екатеринбурге./39/
Притеснения видных воронежских кадетов дали обратные результаты, однако только для видных партийных деятелей, ряд рядовых членов стал уклоняться от «политики», испугавшись репрессий. Несмотря на «третьеиюньский» избирательный закон, Шингарев был избран в выборщики (от Дворянской части Воронежа и волостей Воронежского уезда), а потом и в депутаты III Думы от Воронежской губернии./40/
Это была бесспорная (хотя многие называли ее случайной) и, как оказалось, последняя победа воронежских либералов на политическом поприще. В этом была и большая личная заслуга Шингарева. Сам факт избрания Андрея Ивановича как в «левую» II Думу, так и в «третьеиюньскую» III Думу говорит о многом. Очевидно, что в Воронеже и Воронежском уезде существовала устойчивая группа избирателей (и выборщиков), сочувствующих либеральным идеям, следивших за работой кадетской партии в Думе и в Воронежской губернии и голосовавших за кадетских кандидатов в избирательных собраниях. Хотя еще более важно, что они доверяли лично Шингареву. На выборах в III Думу Шингарев остался единственным кандидатом от либерально настроенного «образованного общества» города Воронежа. Его деятельность была достаточно хорошо известна в губернии, и Шингарев занял свое депутатское кресло по праву. Он не подвел своих избирателей, став заместителем председателя кадетской фракции в III Думе и одним из самых известных и активных депутатов этой Думы.
Поведение полиции по отношению к воронежским кадетам и в частности к Шингареву, наглядно демонстрирует полную неспособность администрации и полицейского аппарата самодержавной императорской России (как до манифеста 17 октября 1905 года и законов о выборах и Основных законов, так и после их вступления в силу) адекватно реагировать на изменения, происходившие в стране. Полицейский аппарат исправно исполняет свои функции по сбору и систематизации информации, но подходит к делу тенденциозно, искажает факты, вводит в оборот непроверенные данные. Администрация то выказывает свое полное бессилие в борьбе с революцией, то начинает крушить на право и налево, не останавливаясь и не разбирая правых и виноватых. Выказывается полная неспособность отличить умеренную легальную оппозицию от «революционеров», «бунтовщиков» и «бандитов». Любой человек умеренных взглядов, заподозренный в «оппозиционности» рисковал навлечь на себя многие неприятности вплоть до долговременной ссылки в северные губернии. Такое поведение администрации, часто весьма вольно трактующей статьи уголовного уложения и вооруженной положениями о чрезвычайной охране, вызывало только все большее озлобление со стороны умеренной либеральной общественности и все более увеличивало пропасть между населением и властью. Фактически ВГЖУ так и не смогло перестроиться и приспособиться к реформам, начавшимся в России после манифеста 17 октября 1905 года, но, к сожалению, слишком быстро закончившимся.
Андрею Ивановичу Шингареву так и не удалось достичь «политической благонадежности», хотя он никогда и не стремился получить ее любой ценой. (На самом деле он всегда был по-настоящему благонадежным гражданином и человеком, всю жизнь искавшим наилучший реформистский путь для России). «Взаимоотношения» Шингарева и политической полиции, как и всех выдающихся общественно-политических деятелей его времени, продолжались вплоть до крушения монархии в России; но история отношений Андрея Ивановича с Петербургским охранным отделением – совершенно особый сюжет. При сложившейся к тому моменту ситуации в стране конфликт между русским либерализмом и самодержавной монархией мог быть разрешен двумя способами. Либо кадетская партия должна была «легализоваться» даже вопреки воле властей (т.е. в результате установления действительно конституционной монархии), либо кадеты (и Шингарев в том числе) должны были стать гораздо умереннее в своих взглядах и публично покаяться во всех «революционных грехах». Однако это перечеркнуло бы всю их предыдущую политическую и общественную деятельность и заставило бы повторить политическую судьбу Союза 17 октября, т.е. развалиться и утратить своего избирателя. Правительство, хорошо помня о событиях 1905-06 гг., не могло пойти на первое, а Шингарев и абсолютное большинство кадетского ЦК не могли согласиться на второе. Характерно, что статуса «политически благонадежного» он тем более не смог получить и при советской власти...